У нас последние полдня в Нью-Йорке, Анна и Корвин убежали глазеть на Свободу, озаряющую мир. Я больше не могу скакать и смотреть, поэтому бросила походных братьев и осталась ждать их возвращения на острове Рузвельта, где мы стараниями Дэна жили последние несколько дней. Остров похож на крокодила, лежащего в реке, площадь его менее километра, и здесь есть целых две улицы, старинный дом одного из первых неиндейских владельцев, церковь, маяк и госпиталь.

Я сижу в крошечном кафе, тут кофе с запахом кленового сиропа, хозяйка знает всех приходящих наизусть и спрашивает только “Лайза, тебе средний?” или “доброе утро, Шон, тебе как обычно?”. Вам, наверное, нужен крепкий черный чай, русский чай, да? — спрашивает она меня. Да, говорю, было бы здорово. Budete etot? — она машет у меня перед носом пакетиком и поясняет — мой отец русский, он всегда себе заваривает такой чай, вам bolshoy? — окей, аккуратно, горячий, spasibo.

Русский чай оказывается эрл-греем с привкусом чернослива, я сажусь со стаканом на табуреточку и поясняю, что мы сегодня уезжаем, и друзья мои побежали осмотреть напоследок еще немного видов, а я… а вы хотите просто посидеть, ничего не делая — добродушно продолжает она, воспользовавшись моей заминкой. И попадает в точку. Я именно что хочу посидеть, ничего не делая.

Вчера мы попытались выжить в музее Метрополитен. Через два с половиной часа некоторые из нас заявили, что больше не могут выносить такой концентрации прекрасного и скоро разрыдаются, поэтому пора на выход. Другие некоторые сказали, что рыдать не намерены, но визуальной информации им уже многовато, так что следующий увиденный портрет, возможно, вытеснит из памяти что-нибудь важное, например лицо босса или даже кого-то из нас. Это было бы неловко, не поспоришь.

Мы разделились до вечера, я подумала, что мне тоже нужно эвакуироваться — отчетливо ныла отвисшая челюсть, и даже не надейтесь, это не фигура речи. Только дойду сначала до туалета, подумала я, вряд ли это меня убьет. (О туалетной проблеме города в наших следующих выпусках, не переключайте канал).

Не стоит недооценивать противника, если он музей — по дороге чудовищной красотой бомбила первобытная Африка, а возле туалета на меня напал Пикассо, целая комната. Пришлось задержаться. Обратно шла, глядя строго в пол, а то друзья обнаружили бы меня через месяц в заповедном уголке музея сбрендившую, одичавшую и успевшую уже построить себе шалаш из эфиопских статуй и средневековых гобеленов с единорогами.

На выходе земля вдруг попыталась убежать из под ног, я доползла до Централ-парка, ссыпалась на скамейку и представила, что парк — это огромный океанский лайнер, плывущий по Манхеттену. Немного штормит, ничего страшного, нужно просто привыкнуть к качке. По палубе бегали младенцы, гоняли пенсионеры на колясках с моторами, юноша цвета спелой сливы в белоснежной сорочке играл на тромбоне, целовались парочки, звенели велосипеды, фотографировали туристы. По ветру, как карнавальные золотые блестки, неслись подсвеченные солнцем крылатки вязов. На это все можно смотреть бесконечно, и довольно трудно поверить, что оно настоящее, а не выстроено только что специально для какого-то беззаботного голливудского фильма.

Я посидела, пока не унялась качка, и двинула дальше. В планах был разврат — нашла настоящий книжный, с книгами, а не бессмысленный Барнс-и-Нобл. Нашла, то есть, по отзывам в сети, нужно было проверить, угадала ли. Книжный оказался таким как надо, прыгала возле полок, как восторженная обезьянка, просадила остатки денег, хорошо, что их было мало. В подвале начинался литературный вечер — стульчики, микрофон, веселые очкарики с чаем клубятся и хохочут.

Кстати, оказавшись в подвале и, внезапно, в тишине, каждый раз понимаешь, как же тут всё круглосуточно и непрерывно орёт. Очень шумная, как мне казалось, Москва по сравнению с Нью-Йорком — чуть шелестящий березками пригород. Метро издает такие звуки, словно где-то в недрах земли жестоко убивают взрослого кракена. Вряд ли жители американских мегаполисов шумные сами по себе, как пишут нам в книгах и докладывают в сплетнях, просто они привыкли все время перекрикивать страшный рев окружающей среды и не могут сразу перестать, оказавшись в более спокойном месте. Меня не слышит с первого раза никто — слишком тихий голос для этих мест.

Пора домой, задыхаться от московского смога. Через пару часов двинем в аэропорт, завтра прилетим, если не упадем. Всем привет.

(с) Дана Сидерос, 13.05.2015