Ничего хорошего не чувствуешь, когда, после очередной панической атаки редактор посылает тебя за двести километров в глушь-глухомань к каким-то столетним удмуртам — очевидцам захоронений китайских коммунистов. Сама виновата, нечего было троллить политиков, которые вымогали у Китая деньги на памятник павшим под Кезом. Кому нужен этот памятник? Где Китай, а где Кез вообще?
— Дима, — обращаюсь я к редактору, — Ну, не могут слова потомков гражданской войны быть подтверждением! Не было экспертизы! Это ж надо доказать, что речь о монголоидном типе. Я чувствую, это авантюра. Даже название придумала: «Игра в кости с китайским посольством». Поставишь в номер?
— Ты сперва съезди, — отрезал редактор.

Я сникла. Я ездить боюсь. У меня панические атаки в транспорте… Я даже на работу пешком добираюсь. Долго, но так легче, чем троллейбусом. А тут двести километров… Но надо преодолевать. И себя в том числе. В конце концов, я же не всегда такой была, каких-то полгода, как сошла с ума… Надо ехать. Взять себя в руки и ехать. И никаких транквилизаторов — я ими не пользуюсь, но держу в сумке на случай, если терпеть новый приступ станет уж совсем невыносимо.

Транквилизаторы — мой талисман, вместо оберега. Как-то мне позвонил Жилин, писатель, и сообщил, что от инфаркта умер один наш коллега. А я только что после первой своей атаки, когда мне казалось, что это сердечный приступ. Конечно, я восприняла известие драматично. И тогда впервые выпила таблетку. Стало только хуже, просидела в кресле, как овощ — все слышу, все вижу, двинуться не могу. Однако пузырек не выбросила…

Позже, по заказу Шумского — нашего выпускающего, — я напишу статью об успешном преодолении панических атак, а пока… Стою у кабинета, собираюсь с мыслями. Вижу, впереди идет Маша из бухгалтерии, раскачивая аппетитными формами. Ее догоняет Шумский и с размаху хлопает прямо по роскошной заднице. Звук звенящих ягодиц приводит меня в чувство, и я отправляюсь в поисках водителя.

Водитель у нас новый, Василий Прокопыч, мы к нему еще толком не привыкли, вечно не знаем, где искать. На пути в дверном проеме мне попадается не менее здоровая, чем у Маши, задница политического обозревателя Пуха. Я с разгону, вдохновленная минувшей сценой, от души шлепаю по ней. Звук был не такой звенящий, как у Маши из бухгалтерии. Пух осторожно осматривается, видит меня и облегченно выдыхает:
— Фу, а то я думал — Шумский!
Я спрашиваю насчет Прокопыча. Пух кивает в сторону улицы, где сквозь стекло видно, как, задумчиво прищурясь, курит новый водитель скандального политического еженедельника. Василий Прокопыч хоть и из крестьян, но на вид породистый, похож на вороного коня — высокий, статный, со смоляными, как у Чапаева, усами.
— Здравствуйте, — говорю, — Нам с Вами надо в Кезкий район ехать, Дима говорит, на выходных, потому что в будни Вы здесь нужны.
Молчит. Затягивается. Сплевывает. Щурится.
— Где живешь?
— В районе Ю-2. — В субботу на рассвете заеду.
— Я раньше девяти не выйду.
— В восемь у центрального рынка. Не опаздывай.

Я не опоздала. Я села в его синие «Жигули», по обыкновению на заднее сидение. Прокопыч рванул. Я знала, что репортеры называют его Шумахером, но если раньше мне казалось, что они таким образом издеваются над его старомодной «шестеркой», то сейчас я поняла, что Шумахер — это еще мягко сказано. Летчик-истребитель! В его стареньких, но блестящих «Жигулях» живет реактивный двигатель, да и сами кресла — высокие, с раздвижными подлокотниками, как в салоне самолета. Меня намертво к ним прижало, а когда он резко встал как вкопанный у светофора, я чуть не вышибла лбом переднее сидение.

Воспользовавшись паузой, я предусмотрительно прилегла и уже больше не поднималась до самого пункта назначения. Изредка я пробовала наладить с пилотом диалог: — Василий Прокопыч, вы могли бы сбавить скорость, а то мы сейчас взлетим? Прокопыч жмет газ…

Мне было так страшно, что потребности в искусственной панической атаке не возникало. Просто натуральный, экологически чистый адреналин! Русские березки вдоль взлетной полосы (в смысле трассы) сливались в белое полотно, почти саван, которым, как я думала, меня накроют на месте захоронения китайских коммунистов, потому что доехать за час до Кезского района по не самому широкому «драйвею» — это самоубийство.

«Жигуль» встал, как вкопанный в середине деревни Пашкопи. Я выскочила из машины и тут же упала, как после центрифуги. Прокопыч — он из крестьян, он не джентельмен, он просто сказал:

— Давай вставай, стыдно, народ смотрит.

Низкорослые, но очень колоритные удмурты, разрезом глаз похожие на оленей, в неподвижном безмолвии стояли у амбара. Одеты они были в старые фуфайки, из которых местами торчала желтая вата. Мужики, видимо, только что разлили остатки прозрачнейшей, как горный ручей, «Глазовской» водки, как в деревню влетела наша космическая тарелка. Они явно приняли ее за галлюцинацию, а идущую к ним блондинку, сильно превосходящую ростом, но мало — координацией, — за инопланетянку.

На мой вопрос: «Где у вас живет председатель?», мужики облегченно вздохнули и заокали речитативом, демонстрируя чистейший реп:

— Дык, чё, дык рядом живёт, поди, вон за Шадринским домиком аккурат пять метров налево, а там будет хлев с коровами, не пугайся, коли замычат или чё там, иди прямо до самого председательши домика.
О, е!

Я решила обойти пашкоповцев своим ходом, без «Жигулей». Прокопыч почему-то увязался за мной, бросив транспорт посреди тракторной колеи. Пока я опрашивала хрупкую, на все согласную председательшу (даже на то, чтобы дать справку о любом захоронении), а следом — глухих и слепых «очевидцев» гражданской войны, и даже крепкого на вид водителя бульдозера, который «откопал ногу китайского коммуниста», Прокопыч по-свойски базарил с аборигенами, выпрашивая у них за бесценок то картошку, то морковь с ботвой, то банку липового меда. В итоге он набрал полный багажник продовольствия.

Когда я закончила с интервью, он снисходительно сказал:

— Один мешок картошки и банка меда — твои.

Я нехотя села в «самолет» и вместо «Спасибо» сказала «Поехали!» (как Гагарин, но с меньшим энтузиазмом).

Обратная дорога была мягка. Я думала, что Прокопыч боится за банки в багажнике, а он просто наслаждался окрестностями. Я потеряла бдительность и задремала. Очнулась от резкой остановки среди леса. Вокруг тишина. Глушь. Василий Прокопыч, глядя на меня в зеркало, безапелляционно заявляет: «Выходи!»

Я прижалась к креслу. Я подумала, что бежать некуда, надеяться не на кого… Глаза Прокопыча блестели, как у маньяка. А что? Его в редакции никто не знает, так, работает неделю. Привяжет меня, красивую, к осине, сделает свое черное, как волос, дело, и оставит умирать от голода, а Диме скажет, что до города таки довез… Ишь какой хитрый: «Мешок картошки — твой!» На голову он мне наденет этот мешок и в реку бросит!

— Выходи! — железно повторил он.

«Ладно, — думаю, — не сразу же он убивать меня станет? Вон осиновая дубинка валяется — отобьюсь… Странно, почему дубинка — осиновая, если она дубинка? — размышляю».

Выхожу, наклоняюсь за палкой, вижу — Прокопыч вытягивается во весь рост, зевает и со не без удовольствия констатирует: «Здесь, должно быть, рыжики водятся…»

Рыжиками мы обеспечили всю редакцию. Прокопыч, кстати, надышавшись чистейшим лесным воздухом, стал более сговорчивым. По крайней мере, когда на обратном пути я просила его сбавить скорость, он таки ее сбавлял.

Да, про коммунистов. Не раскрутили наши китайцев на памятник. Мне потом из посольства факс пришел…

2004

Ссылка на статью «Игра в кости с китайским посольством»: http://proza.ru/2011/06/25/724

(с) Вероника Плеханова