Моя прабабка Советскую власть откровенно не любила. Однажды я поинтересовался у неё, с какими чувствами она в 44-ом встречала освободителей.
- Яких освободителей? – не сразу поняла старуха. – Красной Армии, чи шо? А шоб этих освободителей, та ети их мать, та…
Далее следовал поток такой витиеватой нецензурщины, на которую была способна одна баба Пася. Впрочем, уловить смысл было не трудно: бабка не видела особых различий между рейхом и советами. «Оба хуже» - могла она повторить вслед за товарищем Сталиным, у кого заимствовала методы руководства подопечными. Это и не удивительно: чаще мы ненавидим тех, на кого похожи.

Я помню её, 90-летнюю, проводившую утренние построения трех своих дочерей – уже старух. Невыполнение ими бабкиных приказов влекло за собой беспощадные массовые репрессии квартирного масштаба. В том же стиле она инструктировала их летом 1941-го - перед тем, как выкинуть поочередно из вагона поезда, который, спасаясь от пикировщиков, ходил взад-вперёд на станции Мардаровка. Прежде, чем состав разбомбили, она успела выпрыгнуть сама – с младшей дочерью на руках.
Что она тогда пережила - бог весть. Рассказывая, она маскировала чувства подробностями, порой оттеняя кошмарное – смешным. Как-то бабка вспоминала о крестном ходе, учинённом местным батюшкой и одобренном румынами. Участвовавшие в нем прихожане не знали, смеяться или плакать. Поп, изрядно накушавшись с утра, шествовал во главе толпы, и, тряся кадилом, громко и отчётливо крыл в бога, душу и мать Третий Рейх, всё его руководство и лично Адольфа Гитлера.
На попа-диссидента не донесли. Как не донесли и на бабку, которая прятала в хате какую-то еврейскую женщину, уцелевшую после устроенных эсесовцами и румынами погромов. Первые, говорила она, ушли быстро, вслед за наступавшими частями. Вторые остались на три года, за это время окончательно убедив старуху в том, что не принадлежат к человеческому роду. Впрочем, не исключено, что она была в этом убеждена и до войны, живя в Тирасполе. Оттуда их в июле 41-го буквально выгнал уходивший на фронт мой прадед. Которого она видела с тех пор только раз – его часть освобождала Долинское.

Бабка не получала на него похоронки. Формулировка «пропал без вести» оставляла ей какую-то надежду. В 85-ом мой отец неожиданно появился на пороге ее одесской квартиры. Старуха упала ему в ноги, обняла их и заплакала. Её поднимали, отпаивали валерьянкой, убеждали, что это - Витя. А она повторяла:
- Мой Фёдор приихав, мой Федя!

(с) Алексей Чулков, фото из личного архива