Есть одна книга, которую я стала бояться читать в метро. Мне подарил ее автор Владимир Яковлев. Книга о том, как события жизни моделируются в зависимости от фантазии писателя. Как говорила Ахматова, в жизни все по написанному.
Книга легкая, абсурдная. То, что пишет герой-графоман и что, соответственно, случается в романе – это разрыв шаблона. Правда, пока вся энергия уходит на мелочи. Волшебник упражняется на пустяках (посмотрим, что будет дальше по ходу романа, конечно). Но вот, что странно: в момент чтения со мной, как с реальным человеком, находящимся по ту сторону книги, происходят такие же мелкие и удивительные по своей нелепости ситуации. Позитивные – да, но все же тревожные.

Я пожаловалась на это автору «Похитителя слов». Человеку совершенно мне не понятному, в круглых очках, в которых даже линзы, кажется, имеют двойное дно. Он, кстати, заполняет меж эфирное пространство на телевидении. Работает с модераторами. «Модерирует» реальность… Так вот, Владимир Яковлев посмотрел на меня искоса – в пространство между очками и глазом (показалось, что без диоптрий он зрит в корень ) и сказал: «Когда я писал эту книгу, со мной происходило примерно то же самое»…

Итак, что со мной происходит, когда я читаю в метро «Похитителя слов».

Началось с того, что я не заметила, как на моем плече уснул мужчина. Да вот – читала и не заметила. Мужчина был плохо одет, не брит и пьян. Но его присутствие на моем плече почему-то оставалось незамеченным. Я захлопнула книгу, как форточку – он распахнул глаза и оторвался от меня, причем его голова взлетела легко, как воздушный шарик.

В другой раз я отвлеклась от книги и увидела перед собой (в метро!) эмалированный чайник. Он стоял на полу, образовав возле себя свободное пространство, потому что пассажиры старались держаться от него подальше. Никто не паниковал, кроме меня. Я стала спрашивать: чья посуда? На «Парке Победы» зашел новый пассажир, споткнулся о чайник. Я с ужасом, как в замедленной съемке, смотрела, как он опрокидывался (не пассажир – чайник), но не взорвался - оказался пустым. Мужчина выругался. В дальнем углу разразился хохот двух девиц, которые подошли к чайнику, погладили его, подняли, подправили ленточку на ручке, надели крышечку, словно это была кепка, и назвали своим «ребенком». Одну из девиц, кстати, звали, как меня – Вероника.

В третий раз рядом со мной сел молодой человек и принялся скручивать пластиковую бутылку. Треск стоял жуткий – это отвлекало от очередной главы, но я на провокацию не реагировала. То, что это была провокация, я поняла по отражению в противоположном окне вагона: молодой человек крутил бутылку и пристально смотрелся в мой профиль. Я продолжала топтаться на одной строчке. Наконец, бутылка скрутилась окончательно. Треск прекратился. Взгляд – нет. Я закрыла книгу и достала из сумки свою бутылку (я беру в метро воду, но к тому моменту моя бутылка была пуста) и предложила попутчику продолжить. Он рассмеялся, отказался и вышел из вагона, оставив мне на память скрученный зеленый пластик.

После четвертого случая я зареклась носить с собой книгу Яковлева – она слишком тяжелая для таких эпизодов. Я читала. В книгу то и дело заглядывала моя соседка – благообразная старушка в цветной юбке-клеш, туго затянутой на тонкой талии. С дряблых ее ушей свисали крепкие рубиновые серьги, а подсушенные возрастом губы были увлажнены красной помадой. Меня жутко раздражает, когда люди смотрят в книги, в которые смотрю я. Также, как меня раздражает, когда кто-то одновременно смотрится со мной в зеркало. Зеркало и книга – вещи интимные. Сакральные. Но эта бабушка меня не смущала ни секунды. Мне даже показалось, что она – мое будущее, которое отражается через книгу, как через зеркало. Но это так – внезапная шальная мысль. Хотя шальные мысли бывают точны, как шальные пули.

На «Проспекте мира» я безапелляционно закрыла книгу и вышла. У эскалатора образовалась пробка. Уснувшая женщина в будке не могла объявить, чтобы мы занимали обе стороны эскалатора, ее миссию взяла на себя я, и когда подошла очередь, встала с левой стороны. Люди внизу обрадовались - никто не хотел подниматься пешком на такую высоту в такую рань. Я гордая своими администраторскими способностями стояла и смотрела вверх, как Ленин на бронивике.

Вдруг меня кто-то одернул и попросил дороги. Это была та самая старушка из вагона с красными серьгами. Она лихо обошла меня и почесала по лестнице с легкостью литературного стиля Владимира Яковлева, книга которого тяжелела у меня в сумке (тяжесть страниц и переплета никак не зависят от легкости пера). Люди на эскалаторе зааплодировали. Я ломанулась за старушкой, но издательский груз тянул назад, словно якорь. Книга стала еще тяжелее, чем была. Я догнала бабушку уже на остановке. Спросила: «Вы что – спортсменка?» Нет. Ей восемьдесят три, и она просто уверена, что лозунг «движение – это жизнь» - не пустые слова. Она по написанному лозунгу и живет. А зовут ее Зина. И она пожелала мне здоровья, после чего книга в моей сумке стала заметно легче.

Но я все равно держу и читаю ее дома. Потому что такая концентрация странностей, которых я раньше вокруг не замечала, меня несколько пугает. Мне нужно немного привыкнуть, тем более, я же не знаю, как закрутится дальнейший сюжет «модератора» Вовы Яковлева…

(с) Вероника Плеханова