Меня так питает отчаяние…
Рената Муратовна Литвинова

Самолет набирает высоту. И, как говорится, ничто не пред-ве-ща-ет…
Чу! Как по команде вываливаются из своих саркофагов сморщенные от времени кислородные маски: что-о, не ждали? Думали мы уже не понадобимся? Намордники конвульсивно дергаются на гофршлангах пред безмятежными взорами пассажиров, словно висельники, оказавшиеся без почвы под ногами. Душный запах талька и слежавшейся за годы резины не сулят ничего хорошего. Тем более – кислорода. Далее – глубокая воздушная яма, захватывающая, в качестве заложника, дух всех 110 пассажиров и экипажа. Плененный дух тут же квалифицируется, как никуда не годный. Яма отрыгает его в виде стюардессы с ликом увядающей порнозвезды на последней в жизни киносъемке. Впрочем, мраморная бледность, рыхловатая конституция и руки, сложенные, для придания уверенности, за спиной, делают ее схожей с Венерой Милосской бальзаковского стажа.

Голосом обреченной шахидки она металлически бубнит, что паника на борту не желательна. Просто несколько разгерметизировалась кабина. Звучит почти, как: «я несколько не девственна». Советует напялить на мордашки кислородные маски, не выступать, не шататься праздно по салону и без дела не занимать сортир. И зачем бы его занимать без дела? В-общем, господа - прижмите свои попки плотнее к креслу и ждите своей участи.

На неуместное замечание, что из масок не поступает кислород, воздушная проводница взирает на недовольного, как на педофила. Надменно-брезгливо. Не надо нервничать! Наберитесь терпения (где- где его набраться? – 220 глаз смотрят с надеждой), пока самолет будет нарезать круги над Московской областью, сжигая топливо, дабы совершить максимально возможно мягкую в создавшихся условиях посадку. Все недовольные и суетливые приравниваются к террористам и немедля будут без переговоров замочены в сортире, который, как сказано выше, лучше держать в режиме ожидания.

Стюардесса тает, как островская Снегурочка, правда, в отличие от последней, без бонуса в виде облачка. Испаряясь, лукаво обещает, что скоро выдадут газеты, журналы и, если будем хорошо себя вести, по одному стакану воды с пузырьками. Ни пузырьков, ни кислорода, ни газет! Фрустрированным пассажирам в виду отсутствия сколь-нибудь обнадеживающей информации, приходится домысливать, превращаясь в креативный класс. Вероятно, полагают пассажиры, бортпроводницы по очереди прикрывают своими телами все увеличивающуюся брешь фюзеляжа.

Если честно, читать-то и не хочется. Чтение кажется бессмысленным занятием. Не вообще, а сейчас, когда шансы благополучного возвращения на землю – пятьдесят на пятьдесят. Тянет затянуться чем-нибудь, пусть «Беломором», и заглотить стаканчик-другой даже некачественного алкоголя.
Пассажиры ведут себя довольно прилично, друг на друга не глядят. Боятся увидеть в глазах ближнего ужас обреченности и отражение собственных глаз, преисполненных тем же ужасом обреченности. Обреченность заразна, хоть и не передается воздушно-капельным путем.

Терпящие бедствие пытаются быть паиньками, вполголоса говорят друг другу «позвольте», «извините», «простите», «не затруднит ли вас?», и, робко шепчут прочие, давным-давно вышедшие из моды архаизмы. Можно подумать, что политесы каким-то образом влияют на рок.
Нет, все присутствующие, продолжают путь с блаженной верой юродивых в «хеппи энд». А как же иначе? Но в воздухе говенно пахнет. Нет, не дерьмом. Страхом. Адреналином. Ибо через два с половиной часа все может закончиться очень печально. А может так статься, что в очередной раз пронесет! Сейчас мы «на волоске от жизни».

Надо постарался чем-нибудь себя занять. О смерти думать не хочется, да и смысла большого в этом нет, как впрочем и в строительстве планов. Можно разглядывать пупырышки на куриной шее соседки через проход. Шея её на своем борту несет неисчислимые цепочки и фенечки, явно не по возрасту. Хозяйка шеи – квазимолодящаяся тетенька из далекого Забальзаковья, хорошо прожаренная в соликамском или красноуфимском солярии с превентивной целью: попав на побережье - бесстрашно разоблачиться и продемонстрировать очередные достижения российских провинциальных пластических хирургов. Дама, заметив внимание к себе, кисло и неестественной улыбается дорогой металлокерамикой «отчаянной домохозяйки».

Может, пока не поздно, на телефоне в автономном режиме накрапать послание родным и близким? Послание потомкам-подонкам! Тоже бессмысленно. При ударе о землю от старикашки «блэкберри» останутся рожки и ножки. Черт! Как хочется курить! А почему нет? Ну, не выкинут же с самолета? Помуслякать цигарку за несколько десятков минут до потенциальной гибели? Тем более, в голову лезут всякие глупости из дебильных передач Рен-ТВ об авиакатастрофах с разваливающимися прямо в воздухе машинами и пришельцах. Да, не хватает только пришельцев!

Если от нас что-нибудь останется по приземлении, придется посещать психотерапевта. Это дорого. Но необходимо. После подобного рода переживаний развивается посттравматическое стрессовое расстройство, или, нет, постстрессовое травматическое..? Опять, ерунда какая-то…
Знаете, ребята, что в этой ситуации самое прискорбное? Самое ужасное то, что от тебя ничего не зависит. Ты замурован, будто злодей, в чреве этого жестяного ржавого многотонного птеродактиля, что давным-давно отлетал свои положенные в какой-нибудь Оклахоме или Айдахо, списан подчистую и куплен по дешевке сраными отечественными перевозчиками! Неспособность и невозможность контролировать ситуацию – вот момент жутчайшего унижения. Ты – никто. Ты – ничто. Именно теперь это ощущается наиболее жестко.

«А что я, собственно, тут делаю»? – эта мысль сидит между полушариями, совершая нежные и ненавязчивые фрикции, слегка уводя от безрадостной реальности. Она, мыслишка эта, посещала и прежде, не в столь экзотичных условиях. В молодости, когда поутру, банально, обнаруживаешь под мышкой прикорнувшего незнакомого человека с первичными и вторичными половыми признаками, противоположными твоим; и не помнишь, каким образом этот человек был допущен к твоему телу - без паспорта, визы, вида на жительство, да еще, простите, без трусов. Возможно, подмышечный обитатель в это же время задает себе тот же самый вопрос.

Вопрос этот вставал в скучных и неинтересных компаниях, что «приятными людьми» становятся лишь при сублетальных дозах алкоголя или каннабиса. На постылой, хоть и высокооплачиваемой работе, и, разумеется, при выполнении так называемого супружеского долга. Что же заставляет терпеть, оставаться? С ненужными людьми, в пустых знакомствах, в невротическом эротизме, в холодной деловитости. Можно встать и уйти, не унижать, не говорить им правду, не говорить, что они пошлые и серые. Но уйти. Не пускает толстовское чувство вины, которое ты, так называемый интеллигент, всенепременно обязан ощущать. И не только в "часыпичном" трамвае. Быть с народом. Испытывать чувство вины перед народом. Сначала – чувство вины, потом – чувство локтя, потом – чувство таза, глядишь, и еще какие-нибудь чувства появятся.

С самолета, способного в любую минуту по-голливудски развалиться в воздухе, отправив все свое содержимое к праотцам и праматерям, точно никуда не уйдешь. Будешь сидеть в этом неудобном кресле, долдоня перед посадкой, на всякий случай, любимые места из «Отче наш». Дашь себе слово, оставшись в живых, резко поменять свой образ жизни. Любить людей. Регулярно посещать храм. Бросить пить, курить. Не спать с замужними бабами, не язвить, не учить жизни… Может быть, совершить хадж или уехать на ПМЖ в Индию…

Стюардесса нервно проверяет, все ли пристегнулись…

«Так, что же, все-таки, я здесь делаю»? – крутится в голове, как мантра. «Или нет, вопрос надо поменять на: «как я здесь очутился»? Это что – судьба, случайность, наказание? Черт! Если самолет взорвется при посадке, и травмы будут, как политкорректно выражаются видавшие виды травматологи, несовместимы с жизнью (по-русски: месиво, расчлененка), то в этом видится одно-единственное преимущество – быть похороненным в закрытом гробу. Никому не хочется, чтобы тебя, дохлого, разглядывали, кто ни попадя. Конечно, прогресс в области огламуривания и дезодорации усопших не стоит на месте. Я видел один глянцевый похоронный немецкий журнал, который так и назывался «Шикарный покойник».

Последние минуты перед приземлением самые знобливые. Они вызывают абсолютную раздвоенность и концентрацию мысли одновременно. Озноб не такой, как при гриппе. Он мелкий, и едкий. Будто под кожей в ужасе бегают насекомые. Хочется, чтобы вся эта пытка поскорее закончилась, и одновременно мечтаешь о продления неопределенности.

В таких обстоятельствах время течет на удивление по-разному. Самолет ощупом заходит на посадку. Кажется, что как-то необычно вибрирует его тело. Самолет тоже знобит. На летном поле спец машины с проблесковыми маячками. Это «скорые» и «пожарные». Сверху они маленькие и симпатичные, почти игрушечки, в целлулоиде, как в коллекции племянника. Напоминает кадры какого-то фильма. Что-то с Брюсом Уиллисом.
За несколько секунд до прикосновения к земле вспоминается, что так и не написана статья для питерского глянца. Тема казалась прежде идиотской: код жизни.

До этого странного полета было совсем не ясно, чего хочет главный редактор? Громко жестикулирует, словно Гергиев, марионеточно вращает глазами, перемещает по лбу брови, как образцовский конферансье. Какой код жизни? Как он вычисляется?
Теперь ясно. Ясно, как никогда, что нахождение твое в этом самолете не случайно. Все закономерно и детерминировано. Ты же сам всегда иронизировал над людьми, что отдыхают на побережье этой приграничной страны, готовой приютить под своим двух-, трех- и пятизвездным небом всех желающих, независимо от дохода. Это не гордыня и не снобизм. Просто забавно, что соотечественники считают страну эту чуть ли не штатом Соединенных Штатов России. Или доминионом, колонией Белокаменной.

И правда, даже очень средний русич хотя бы раз в год без визы, за смешные деньги, имеет возможность приобщиться к какой-никакой цивилизации. Отдохнуть от русских князей со дружинами, что стоят на кормлении в городах и весях отчизны, от их зуботычин и удобств на улице. Прильнуть нетрезвой и небритой щекой к пляжной гальке. Сначала той, по которой тебе вдарил сапогом местный феодал, а потом – которую ты подставил вельможе уже добровольно, как велит одна замысловатая книжица.

Вот и ты, вместе с народом на огромной скорости летишь теперь к земле, и нет полной уверенности в том, что теми неглупыми мыслями, приходящими теперь, в решающие секунды, в твою голову, ты сможешь поделиться с людьми, письменно или устно…
Нет, честно, как просекаешь теперь, прежде не доступное скукоженным мозгам. Эйнштейн! Секунда становится веком. Все зависит от инерционной системы! В той системе, что находишься сейчас ты – время, прежде эфемерная субстанция, превращается в сироп, густой и тяжелый, готовый вот-вот засахариться.

За несколько десятков метров до земли, с трудом ворочаясь в тягучей жиже, осознаешь, наконец-то, что есть этот код жизни! Это единица! Да, обыкновенная единица. Чем ближе к единице твой индивидуальный код, тем ты жизнеспособнее. Единица – результирующая от дроби, где в числителе – образ твоей жизни, в знаменателе – твои возможности, честолюбие, самооценка и твоя же природа. Если число меньше единицы – значит, ты не с теми и не там. Если больше – у тебя мания величия, твои претензии к жизни безосновательны. Это – к психиатру.

Ты ж не бедный мальчик! Не сирота казанская! Ни материально, ни умом! Зачем же летишь в эту, поставленную на поток, приморскую страну, где поддельный алкоголь, высокий уровень преступности и куда летают распадающиеся, уже не белоснежные лайнеры. Где туристический бизнес ведется с одной единственной целью – срубить бабло, причем, любой ценой, да побыстрее. А мы-то знаем, чего стоит бизнес, без заинтересованности в процессе. Это лишь имитация бизнеса.

Есть же пляжи Франции, которые существуют и для такого, как ты. Есть же цивилизованные страны, где тебя не отравят, не утопят и не вытряхнут с высоты 10 000 метров! Они есть. Но ты решил сэкономить. На себе! Ты, как прочие, говоришь себе: «Я не могу себе этого позволить»! И вот результат. Твой жизненный код – меньше единицы. Ты – почти покойник.

Поскольку вы читаете сейчас эти строки, понимаете, что все закончилось, слава богу, удачно.
Самолет сымитировал мягкую посадку. Спасательные службы сымитировали спасательную операцию. Никто не пострадал. Физически, по-крайней мере. Все аплодировали пилотам и радовались жизни – тоже имитация.
Текст этот накатан за час, на коленке (на ай-пэде), прямо во Внукове. Все остальные мои сотоварищи по инциденту без извинений со стороны сотрудников авиакомпании были увезены в подмосковный деревенский санаторий, где их полдня держали голодными. На следующий день всех их посадили в тот же самолет. Никто не отказался…

P.S. Надеюсь, после его ремонта у механика не осталось лишних гаечек…

Григорий Казаков, фото Veronika Plekhanova