после романа "Чтец", я поняла, почему всегда была против смертной казни

Когда мне подарили «Чтеца» Бернхарда Шлинка, проиллюстрированного кадром из одноименного фильма, я решила, что сперва посмотрю кино, потому что так уж не терпелось увидеть Кейт Уинслет, которая настолько хороша, что мне становится тепло от ее ролей. Но потом я подумала, что после ее игры, - а я не сомневалась, что она сыграет истинную Ханну, - к книге я могу и не вернуться. И вот я уже читаю книгу, чтобы скорее увидеть фильм. И, конечно, я думаю о том, насколько точен был продюсер, выбирая для роли главной героини фактуру Кейт Уинслет. Шлинк словно списал свою немку с английской актрисы.

Несмотря на совершенно невыдающийся язык книги, по мне так совсем простой, местами даже протокольный, сама история разбудила во мне такую волну эмоций, что даже полилось через край. Я рыдала, не переставая, с момента суда над Ханной целого поколения послевоенных немцев, до самосуда Ханны, которая повесилась перед амнистией. Не из-за угрызений совести, а из-за угрызений любви.
Кроме того, я не ожидала, что подросток способен влюбиться в сорокалетнюю женщину на всю жизнь. Настолько влюбиться, что, даже исключив Ханну из своей жизни, смог удержать ее в параллельном мире, так и не построив собственный.

Две вещи потрясли меня особенно. Одна из них – жестокость, которая маскирует стыд. Если героине было проще признаться в преступлении, чем в собственной неграмотности, которая, кстати, и толкнула ее на путь надзирательницы концлагеря, то безусловно, мы имеем дело с социапатологией всей системы Третьего рейха. И раз уж случился прецедент, когда вся нация сошла с ума, то это лишь означает, что каждый из нас (каждый!), вполне приличный в мирное время человек, способный к незаурядной любви, также способен и на незаурядную жестокость.

Доказательством тому служит то, что, главный герой, прикрываясь неприкосновенностью свободы выбора, не спас Ханну от пожизненного заключения, также, как Ханна не спасла горящих в храме евреек, прикрываясь чувством служебного долга. И то, что даже я, находясь под впечатлением только что прочитанного, словно гестаповка наехала на собственного сына, который попал мне под руку. И если я могу объяснить, почему меня в тот момент переклинило – от только что перенесенного ужаса книги, - то я до сих пор не могу понять, почему переклинило всех немцев, и даже русских, которые писали доносы, пытали, молчали, наконец… От ужаса смерти?

Второй момент, который я поняла для себя после книги – это мое отношение к смертной казни. Я никогда раньше не могла четко себе объяснить, почему я против. Не из-за гуманизма к преступнику – о чем речь, если он, например, прибыл на остров, чтобы убить сотню детей, а взамен получил славу, уютную норвежскую камеру и ноутбук для мемуаров? Но после Ханны, такой чудесной, такой умной, такой красивой, но такой наивной, что она поддалась системным ценностям, я поняла: мы ни в коем случае не должны не из кого делать палача. Не из обвинителя, не из судьи, не из исполнителя приговора – не из кого.

Для человека хуже быть палачом, чем преступником, потому что быть преступником – это выбор, за который человек всегда несет ответственность. А быть палачом – это работа, которая как бы оправдывает преступление, снимает с тебя ответственность до тех пор, пока законы не поменяются полюсами. К тому же не стоит быть такими самонадеянными: высшая мера – это еще не высший суд.

… Иду смотреть фильм.

(с) Вероника Плеханова